Франц кафка: дорога на лобву - Часть 2

Так вот, женщины, ваш ударный труд необходим стране именно здесь, но чуть подале. Время, понятно, на вечер пошло, пойдем скоро и весело. Ты, ты и ты, - показал он на последнюю тройку, - живо на телегу и чтоб к нашему приходу обед сгоношить, на свежем воздухе аппетит - всё нежевано летит!

Две лохматых коняги, подгоняемые поселковым милиционером в застиранной синей форме, прытко добежали до катышерского отселка, пересчитали копытами бревна моста через свитый из тугих струй Катышер, принялись одолевать тягуны и наверстывать на спусках минуты восемнадцатикилометрового пути. Солнце уже с любопытством склонилось к Косьве, но пригревало спины отудобевших на колесном ходу зечек..

А вот и вторая Серебрянка, -объявил Семенов, оказавшийся не только милиционером, но и человеком. Когда они сразу после моста через Серебрянку свернули направо, на огромную укосную поляну, он по-мужицки сноровисто сработал и костровище. И дровяной запас, и разгрузку. Охолоневшая на камнях водица забулькала в котлах весело и принимала в себя пшено с жадностью, словно и сама была одной из зечек. Столовая случилась на взбугорье - с видом на серебрянское плёсо и струйные веселые переборы. Темь, наваливаясь с востока, заталкивала за горную гряду светлый отнорок солнца.

Стрелок Фукс. Имевший украинскую фамилию Деревяшко, отгорнув в начальственном котле пшенного варева. Отстругивал, в предвкушении кулеша, куски сала и кольцевал луковицы, отдуваясь и отворачиваясь. Милиционер, выспросив дозволение у старлея, заключил: "Ну, тады поляну эту таперича, не иначе, еврейской прозовут. Вон оно как - с самого Египета вышли, чтобы самое наше сердешное место горькой зернью пасть. А на сколь верст тайгу покладете, умом не вычесть. Одна беда на себе другу везет. И мы - в пристяжи. Скажи вот мне, старший лейтенант, и за что на энту нацию ополчилися--- Вот я опосле Победы речь Ёсифа Виссарионыча слагал, так он много нациев помянул - узбеков там, грузинов, русских, само собой, белорусов, чувашев всяких разных, а вот евреев… нет, не упомню - не баил, знать. Я и не знал, что ихнего племени стока. Знамо дело, в нашией глухомани имями игде и взяться-то… А вот слышь, старший лейтенант, отец мой сказывал, будто приезжала сюды красотка Лариса, по фамилии, дай Бог памяти, Рейссмер ли, ли то Рейснер…Она из каких будет?

- Первый раз слышу. Ты, Семенов, не конфузь меня своими познаниями, нехорошо это. А вот объясни мне лучше: какого берега Лобвы держаться? Где лагпункт строить ловчее?

- Это - смотря кому…Я б, верняк, на правой стороне гнездился, по леву руку - шивера песчаная. Чуть что - больша вода - ух! - как лавинит! Нет, по правой стороне, старший лейтенант, не имай заботы.

Костры горели многоугольной "запреткой". В середине - спервоначала подале, а чем более тускнело, ниспадало пламя, - поближе гуртовалось полюдье, и отблеск пламени в глазах застил сентябрьское звездочтенье, только вымытое молозивом лицо луны покачивалось над отрогами Семичеловечьего…

От "еврейской поляны" до места будущего лагпункта - не более четырех километров. Сначала перебрались на правый берег Лобвы. Телегам далее хода не было, приходилось нагружаться скарбом и брести таёжной тропой, проваливаясь, запинаясь и отшатываясь от устремленных в глаза сучков елей, многочисленных и коварных. А тут еще обещание стрелков "оприходовать любую из сучьего племени, ежели шагами в сторону обсчитаются". Иван Листовой, как всегда, - в дозоре: выбирает "ловкое место" на подходе к Васильевскому Камню.

В кедровнике обнаружился берёзовый колок с уходящими в поднебесье лиственницами и тоненькой полоской черемушника по-над Лобвой. Прямо с седла Листовой кренил к лицу ветви и полнил рот вязкой. Приносящей нёбу детство массой. На родной его Зее мереные чертом протоки окружали тысячи островков. По августу столь богатых черемуховым урожаем, что бачки и бочонки ставились прямо в лодки, чтобы с ветвей обрушивать в них отдаиваемые жменями гроздей. Лобва - не чета Зее, да и старший лейтенант далеко удалился от мальчишеской наивности и безоглядности. Войну он застал уже почти на излете, помолодчествовал нескромно и выпровожден вот на спецзадания в специально отведенных местностях.

"Ах, эти венские кафешки! Улыбчивые и пышнотелые официантки! Море разливанное чего хочешь! Ах, Кэти Реймер, Катерина-Катенька! Мягче своих перин, слаще свои пирожных!"

старлей вспомнил, как откупоривал шампанское, отстреливая из трофейного "Вальтера" облитые серебром горлышки. Потом и Кэти наловчилась держать бутылку в руке на отлете. Правда, не разобравшийся в ситуации то ли Курт, то ли Генри бросился прямо поперек траектории пулевой и пал глупой смертью во славу рыцарства. Ну, так что ж, если ты барон, так можешь болтаться по кафешантанам в трагические для страны периоды?! Шалишь, брат-барон! Только тебе и заботы - портить карьеру советскому офицеру! - Иван Листовой поморщился, словно прикусил случайным матерком кончик языка.

Бряцанье с левого фланга сообщало: приближается подопечная колонна, растянувшаяся измученной змеей. Старлей, выждав последнюю - конную - фигуру стрелка, приказал построиться в две шеренги. К ним же пристроилось и десятка полтора берез и лиственниц - им первым (но не последним!) скоро придется и покинуть строй.

Начколонны держал речь простую: "Женщины! Разрушенной фашистами стране нужно золото…А золото добывает драга вот по этой самой реке, а мы будем питать её энергией. Даешь кубометры леса! Лесорубы и лесовалы! Нет, лесорубки и лесо…в общем, понятно…Только в этих местах бабье лето на коротком поводке зиму водит, так что на все-про все у нас неделя - без выходных и отпусков…Ну, это я пошутил как бы С сего дня свободы у вас прибавилось на двести шагов, но - смотрите! Серчать мне не давайте! Ну, ночуем с Богушком!"

Утром чуть не раньше птах запели пилы да топоры - старик в точильном деле кумекал! В девятом часу прибыли кытлымские умельцы: однорукий, два юноши тонкошея да глава поселковый. Плохо-бедно сколотили пять бригад, чтобы лес рушить, тайгу кончать. Понятно: женское посилье да арестантское деревьям грозят мало, но кытлымские мужички спелым словцом да собственным примером рукомесло преподносили не напрасно: то тут, то там под зычное Ого-го!" рушились белые бабьи тела берез и двуохватные лиственницы. Березу штабелевали на будущий урок, лиственницу да редкую сосну готовили в дело. "И кедрам придёт черед",-вздыхали живущие от леса мужики.

Только начали ставить штабное жило, старлей ускакал в Кытлым и явился через два дня на огромном плоту, удачно и вовремя посаженном на камни. Много чего прибыло водой: хлебное довольствие, гвозди-скобы, а главное - печки-древожорки для охранного жилья и будущих бараков. Вот они, бараки-то, силушку и вымотали: лиственничное бревно пусть до последнего сантиметра женщины обнимут, а - не утянуть! Помогали каток. Да вага. Да непомерная отвага! Кытлымские мужички ночами у своего костерка ворочались не столь от усталости, сколько из-за горести, пристывшей к ним за день: лютые на собственном домовничанье. , ТАК они над верными своими бабами не изгалялись. Юноши загонощились, было, от первой своей власти, но председатель поучил их словцом да полечил кулаком: "Не заносись, вошь, на ногте сидючи!"

Следующий плот принес доски, оконные рамы и двери, еще - стекольную звень. Старлей и сам бросился в работу и стрелков погонял:"Только зенки у вас и в работе - по бабам шнырять!"

Не успели-таки: первые мухи начали падать в срубы бараков. Поспешили с потолочьем: песок, пока не смерзся, тепла ради. Запасли для подкрышного пространства. "Эх, мало половой доски, -сетовал однорукий, -как бы тепло не выдуло!" Начальство опять ускакало в поселок - там лесопилка работала исправно.

Первому подкрышью зечки радовались и без пола: печки пожирали дрова сноровисто, работая на человека.

Назад | В начало | Читать дальше