Японский близнец Франца Кафки

1.

«Бывают странные сближенья...».

Наша индивидуальная единственность, в сущности, — фантом: мы просто не знаем о том, что каждый имеет своего кармического близнеца. Избитый шаблон — родство душ — здесь практически не пригоден. Скорее наш «близнец» балансирует на другом конце одной из множества струн, которые пронизывают пространство если не Вселенское, то хотя бы — земное. (Сама по себе ТЕОРИЯ СТРУН во Вселенной не противоречит моему предположению — силовые, электромагнитные и прочие воздействия на человечество существуют, хотя мы не всегда догадываемся о их проявлениях. Собственно, именно эта недогадливость и наделяет нас тяжестью одиночества, ярмо которого мы несем часто безо всякой производительной пользы.

Человеческая психология — в динамическом отношении — практически всегда исходит из сравнения и зависти, которая устремлена к более высокому уровню жизни, почета, привилегий, образования и прочая и прочая... Поскольку лица, с которыми мы контактируем, всегда отличны от нас по внутреннему ощущению жизни (в воронку вряд ли попадет второй снаряд), мы сравниваем внешние признаки, и такое неправомерное сравнение внутреннего и внешнего вызывают в нас такое поверхностное чувство, как зависть, имеющее привычку взращивать самоё себя до гигантских размеров и монструозных проявлений.

Давайте оставим в стороне «простого» человека не творческой профессии — его экзистенция иная, а рефлексия ТВОРИТ проступки и преступления, которые, впрочем, тоже остаются в памяти веков.

Итак, мудрецы с древности советовали при несчастьях и незадачах обращать внимание на тех, чье положение хуже нашего, — но не для возвышения (как часто бывает), а для душевной успокоенности: интроверту необходим плацдарм для работы вне себя, за стенами своей слабозащищенной крепости.

Читатель уже понял, к чему я веду, — этот мой этюд — камешек брошен в «огород» Франца Кафки, который с удивлением прочитал бы «Дневник, написанный латиницей» Исикава Такубоку (настоящее имя — Хадзимэ), японским литератором, перенесшим нищету и унижения не менее достойно, чем Кафка — свое благополучие.

Родился Такубоку в 1886 году, когда Кафке было 2,5 года, а вот умер он в 1912 году, тогда как Кафке предстояло жить еще 12 лет. Время их свело, но развело пространство между Японией и Прагой. Да и воспитывались они в разной среде: отец Кафки — преуспевающий коммерсант, тогда как у такубоку — дзен-буддист, проповедующий в нищем приходе. По всей видимости, именно дзен-буддизм «купировал» юношеское мироощущение Такубоку, который уже в 17 лет опубликовал в престижном литературном журнале «Мёдзё» свои стихи в жанре танк. Поистине удивителен путь его самого и его стихов от крохотной деревушки Сибутами на севере Японии до Токио, но путь этот был преодолен, и юноша получил не только признание своего таланта, но и возможность общения с лучшими литераторами Страны Восходящего Солнца.

А 19-летний Франц Кафка учится в Немецком университете Праги, дружит с начинающими свой литературный путь писателями и поэтами, пишет стихи и ориентируется на классическое наследие Европы. Классическое образование в немецкой гимназии, конечно, ему не повредило, но держало в определенных «шорах» основательности и серьезности. Внешне благополучная семейная жизнь молодого Кафки не могла не компенсироваться внутренним разладом и робким стремлением избавиться от семейного диктата.

Два молодых человека поступили так, что избавили Судьбу от руководства ими: Исикава Такубоку не выплыл на мощной волне дзен-буддизма, а нежданно-негаданно уже после своей смерти повлиял на литературный процесс в Японии, тогда как Франц Кафка в тюремной клетке семейной обители создавал произведения, которые заставили мировую литературу сразу после его смерти корчиться в напрасных родовых муках, но равного Кафке ей уже произвести на белый свет не удалось.

Здесь стоило бы упомянуть не об иронии Судьбы, а об её издевке: Лютеры зреют в самом лоне церкви, тогда как Акутагавы Рюноске и Кобо Абы, выйдя за пределы религиозной традиции, примкнули к уже существующему европейскому литературному процессу, расширив его, но никак не углубив. Оба начинающих литератора — в Японии и в Праге — читали авторов своего времени, но сделали из этого чтения разные выводы: Франц Кафка пробивался сквозь атеизм к философской загадке иудаизма, тогда как Исикава Такубоку почти игнорировал дзен-буддийскую традицию и её философские основы. Его отец-священник лишился прихода — источника мизерного заработка, так что Исикава возвращается домой, чтобы поддержать семейство. В рассказе о его жизни непременно будет присутствовать НИЩЕТА, тогда как Кафке сопутствовали благополучие и забота скорее о пище духовной, чем физической. Нищета диктовала Исикава Такубоку путь от романтизма к натурализму, благополучие Кафки постепенно скапливало в его душе непримиримое отношение ко всем литературным канонам. Оба они имели друзей, но если друг Исикава со школьных лет Киндаити Кёскэ сопровождал его в путешествии по «Маньёсю» — «Собранию мириадов листьев» 8 века, которое приводило к истокам японской поэзии, то друзья Кафки Оскар Поллак и Макс Брод держали его в рамках преходящей современности, бесплодной и до тошноты утилитарной.

То, что формирует гения, вполне понятно: НЕ БЛАГОДАРЯ, А ВОПРЕКИ. Но что более способствует формированию такой личности — воспитание или природный дар? Кто-то отталкивается от мира, кто-то бросается в его объятия, но удержаться на не имеющей опорной площадки границе между этими двумя состояниями — задача, которая под силу только гению. Я ни в коей мере не хочу лишить Исикава Такубоку титула, который присвоила ему благодарная Япония, у меня совсем иная задача — на примере сближения двух культур, я бы даже сказал — двух цивилизаций, на примере сближения двух далеких современников понять, каким образом литературные течения обретают свои тупики и превращаются в болота.

2.

Исикава взял себе псевдоним Такубоку («Дятел»), тогда как Кафку прозвали «Клидас» («Молчун»), что разводит их по разные стороны общения с миром. И — не только с миром. Японский поэт пишет «Песни о любви к семье», тогда как Франц Кафка в письмах, дневниках и даже в прозе противостоит семейным отношениям. Да и то, что первая книга стихов Такубоку называлась «Стремления», а первая прозаическая книга Кафки была названа «Созерцания», буквально вопиет о несхожести. Вот разве что их роднит одна причина смерти — от туберкулеза, но и тут разница в их материальном положении сыграла свою роль — Кафка прожил еще целых семь лет после того, как доктора диагностировали его опасную болезнь.

То, что японец Такубоку и еврей Кафка читают русских авторов и даже книгу князя-анархиста Кропоткина, свидетельствует о внимании к стране, которая как раз их разделяла — к России, но опять-таки японский поэт во время русско-японской войны пишет антивоенные стихи, в том числе — посвященные адмиралу Макарову, тогда как австрийский подданный дважды пытается в 1915 году пойти на военную службу — на войну с той же Россией.

Читатель, пожалуй, недоумевает — о каком «близнеце» здесь идет речь?

Но мы должны обратиться к самым интимным излияниям поэта и писателя — к их дневникам, чтобы проникнуть во внутреннюю структуру мыслей и представлений.

Есть у дневников Кафки и Такубоку кое-что общее в плане их судьбы. Макс Брод не исполнил завещания друга и не сжег наследие Кафки. В 1922 году Киндати Кёскэ сообщил, что дневник его друга сожжен, но жена Исикава Такубоку Сэцуко позже призналась, что тоже не исполнила настоятельной просьбы мужа и не сожгла 13 тонких тетрадей с текстом «Дневника, написанного латиницей». Оба этих факта заставляют задуматься о психологии этих двух творческих людей, не желающих общаться с миром после смерти — словно они просили построить на границе их жизни и смерти стену, за которую не стоило заглядывать любопытству читателей. Если же учесть что оба — Франц Кафка и Исикава Такубоку — любили читать биографии и воспоминания знаменитостей, можно сделать отсюда неожиданный вывод: а не проецировали ли они свои отношения с собственными дневниками на чужие свидетельства о себе предшественников и не поняли ли они невозможность адекватного отражения человека в его слове. Чего здесь больше — стыда или разочарования, — судить нам, читатель, хотя право на такой суд мы можем иметь лишь при полной своей правдивости, что невозможно в принципе, так что в нашем неверном свете строки Исикава Такубоку и Франца Кафки могут быть прочитаны не полностью или с ошибками.

Но зато оба дневника, поставленные рядом, способны осветить ровным немеркнущим светом и дополнить друг друга, да и нам, читатель, подумать о пройденном пути — от добра в сторону зла и обратно.

В начало | Читать дальше