АМЕРИКА

— Кто вы? — спросил слуга и поднял фонарь к лицу Карла, осветив одновременно и свое. Оно казалось малоподвижным из-за окладистой седой бороды, спускавшейся на грудь шелковистыми завитками. «Должно быть, верный слуга, раз ему позволили обзавестись такой бородой», — подумал Карл, пристально разглядывая вдоль и поперек эту бороду и нисколько не смущаясь тем, что и сам находится под наблюдением. В ответ же он сразу сказал, что он — гость господина Поллундера, направляется из своей комнаты в столовую и не может ее найти.
— Ах вот как, — сказал слуга, — мы еще не провели электрическое освещение.
— Я знаю, — кивнул Карл.
— Не хотите ли зажечь свою свечу от моей лампы? — спросил слуга.
— Пожалуй, — ответил Карл и сделал это.
— Здесь в коридорах такой сквозняк, — сказал слуга, — свеча легко гаснет, поэтому я пользуюсь фонарем.
— Да, фонарь гораздо практичнее, — согласился Карл.
— А вы изрядно обкапались воском, — сказал слуга, посветив на костюм Карла.
— Ох, а я и не заметил! — воскликнул Карл, весьма огорченный, так как это был черный костюм, о котором дядя говорил, что он идет Карлу больше остальных.
«Стычка с Кларой тоже не пошла костюму на благо», — подумалось ему. Слуга был столь любезен, что худо-бедно, насколько позволяла спешка, почистил костюм, снова и снова Карл поворачивался перед ним, показывая тут и там пятна, которые слуга послушно оттирал.
— Почему же здесь, собственно говоря, такой сквозняк? — спросил Карл, когда они зашагали дальше.
— Работы еще непочатый край, — ответил слуга, — перестройку уже начали, но идет она очень медленно. К тому же, как вам, должно быть, известно, строители сейчас бастуют. С этим строительством вообще много неприятностей. Стены-то вон пробили, а замуровывать дыры даже и не думают, и сквозняк гуляет по всему дому. Если бы я не затыкал уши ватой, я бы не выдержал.
— В таком случае мне, пожалуй, надо говорить громче? — спросил Карл.
— Нет, у вас звонкий голос, — сказал слуга. — Но вернемся к строительству, здесь, вблизи часовни, которую позже непременно отгородят от остальной части дома, сквозняк особенно невыносим.
— Значит, галерея, в которую можно попасть из этого коридора, выходит в часовню?
— Да.
— Я так и подумал, — сказал Карл.
— Она весьма достойна внимания, — сказал слуга, — не будь ее, господин Мак, наверно, не купил бы дом.
— Господин Мак? — спросил Карл. — Я думал, дом принадлежит господину Поллундеру.
— В общем, да, — сказал слуга, — но господин Мак сыграл при этой покупке главную роль. Вы знаете господина Мака?
— О да, — ответил Карл. — Но как он связан с господином Поллундером?
— Он — жених барышни.
— Вот этого я не знал, — сказал Карл и остановился.
— Вас это так удивляет? — спросил слуга.
— Я просто хочу это обдумать. Не зная о таких отношениях, можно наделать серьезных ошибок, — ответил Карл.
— Удивительно, что вам ничего об этом не сообщили, — сказал слуга.
— Да, действительно, — сконфуженно произнес Карл.
— Наверное, думали, что вам все известно, — сказал слуга, — ведь это не новость. Ну, вот мы и пришли. — И он открыл дверь, за которой обнаружилась крутая лестница, ведущая к задней двери по-прежнему ярко освещенной столовой.

Прежде чем Карл вошел в столовую, откуда точно так же, как и два часа назад, слышались голоса Поллундера и Грина, слуга предложил:
— Если хотите, я подожду вас тут и потом отведу в вашу комнату. Все-таки трудновато сразу, с первого же вечера, здесь сориентироваться.
— Я больше не вернусь в свою комнату, — сказал Карл и невесть почему погрустнел.
— Не печальтесь, — сказал слуга, чуть снисходительно улыбаясь, и похлопал его по плечу. Должно быть, он решил, что Карл намерен всю ночь провести в столовой, беседуя и выпивая с господами. Карлу не хотелось сейчас ничего объяснять. Кроме того, он подумал, что слуга, понравившийся ему куда больше других слуг этого дома, сможет потом указать ему верную дорогу на Нью-Йорк, и потому сказал:
— Очень любезно с вашей стороны подождать меня здесь, и я очень вам за это благодарен. Во всяком случае, я скоро выйду и скажу, что собираюсь предпринять. Полагаю, ваша помощь мне все-таки понадобится.
— Извольте, — согласился слуга, поставил фонарь на пол и уселся на низенький постамент, незанятость которого, вероятно, также объяснялась перестройкой дома. — Итак, я подожду здесь. Свечу вы тоже можете оставить со мной, — добавил слуга, когда Карл собрался войти в столовую с зажженной свечой.
— Ну и рассеянный же я, — произнес Карл и протянул свечу слуге, который лишь слегка ему кивнул — то ли сознательно, то ли просто из-за того, что погладил рукой бороду.

Карл открыл дверь — она неожиданно громко зазвенела, так как состояла из цельного листа стекла, который чуть ли не прогибался, когда дверь быстро открывали, держась при этом только за ручку. В испуге Карл отпустил ручку, так как в его намерения вовсе не входило нарушать тишину. Не оборачиваясь более, он успел заметить, как слуга, оставив свой постамент, осторожно и без малейшего шороха прикрыл за ним дверь.
— Простите, пожалуйста, за беспокойство, — обратился Карл к собеседникам, которые смотрели на него с чрезвычайно удивленным видом. Одновременно он окинул взглядом зал, пытаясь побыстрее обнаружить где-нибудь свою шляпу. Ее нигде не было видно, обеденный стол оказался аккуратно прибран; возможно, шляпу, по досадному недоразумению, унесли на кухню.
— Где это вы оставили Клару? — спросил господин Поллундер, как будто бы даже обрадованный нежданным появлением Карла, так как поспешил переменить позу и повернулся к Карлу. Господин Грин с наигранным безучастием вынул бумажник, размеры и толщина которого были в своем роде необычайны, и рылся в бесчисленных его отделениях, словно разыскивая некий документ, но во время поисков читал и другие бумаг«, которые попадались ему под руку.
— У меня есть просьба, только не поймите ее превратно, — сказал Карл, поспешно подойдя к господину Поллундеру, и, чтобы быть к нему поближе, положил руку на подлокотник кресла.
— Что же это за просьба? — спросил господин Поллундер и посмотрел на Карла прямо и открыто. — Считайте, что она уже выполнена. — Он обнял юношу за талию и поставил его между своих колен. Карл не сопротивлялся, хотя. в общем и целом, полагал себя слишком взрослым для подобного обращения. Но высказать просьбу стало, конечно, более затруднительно.
— Как вам у нас, собственно говоря, понравилось? — спросил господин Поллундер. — Не кажется ли вам, что, приехав из города в сельскую местность, испытываешь, гак сказать, освобождение? В общем, — он со значением искоса взглянул из-за Карла на господина Грина, — в общем, я снова н снова, каждый вечер испытываю это чувство.
«Он говорит так, — подумал Карл, — будто знать ничего не знает об этом огромном доме, о бесконечных коридорах, часовне, пустых комнатах, повсеместной темноте».
— Ну, — сказал господин Поллундер, — выкладывайте вашу просьбу! — И он дружелюбно встряхнул безмолвного Карла.
— Я прошу, — сказал Карл, но, как он ни понижал голос, сидевший рядом господин Грин все равно услышал его слова, хотя Карлу очень хотелось оставить его в неведении относительно своей просьбы, которая, чего доброго, могла быть воспринята как оскорбление Поллундера, — я прошу позволить мне прямо теперь, ночью, вернуться домой!
И так как самое страшное было произнесено, следом быстро выплеснулось и все остальное; нимало не солгав, он высказал такие вещи, о которых, собственно говоря, перед тем вовсе и не думал.
— Больше всего мне хотелось бы домой. Я охотно приеду опять, потому что мне доставляет удовольствие находиться там же, где и вы, господин Поллундер. Но сегодня я не могу здесь остаться. Вы знаете, дядя разрешил этот визит скрепя сердце. Наверняка для этого у него были веские основания, как и для всего, что он делает, а я дерзнул буквально вырвать это разрешение вопреки ею воле. Я попросту злоупотребил его ко мне любовью. Какие возражения были у него против этого визита, сейчас значения не имеет; одно я знаю совершенно определенно: в этих возражениях не было ничего обидного для вас, господин Поллундер, ибо вы — лучший, самый лучший друг моего дяди. Нет никого, кто мог бы, хотя бы приблизительно, сравниться с вами в симпатиях моего дяди. И это единственное, хотя и недостаточное оправдание моей неучтивости. Вероятно, вы не вполне осведомлены об отношениях между мною и дядей, поэтому я буду говорить только о самом существенном. Пока я не овладел английским языком и не понаторел достаточно в практической коммерции, я полностью завишу от дядиной благосклонности, которой он дарит меня как близкого родственника. Не стоит полагать, что я уже теперь способен заработать на жизнь каким-либо порядочным способом — а от прочих Боже меня сохрани! Увы, мое воспитание было слишком непрактичным. Я весьма средне закончил четыре класса европейской гимназии, н с точки зрения заработков это все равно что ничего, так как учебные программы в наших гимназиях очень реакционны. Вы бы рассмеялись, расскажи я вам, чему обучался. Если учиться дальше, окончить гимназию, пойти в университет, возможно, все кое-как выравнивается и в конце концов человек получает порядочное образование, с которым можно что-то предпринять и которое позволяет претендовать на некий заработок. Но я, к сожалению, был вырван из этой системы обучения; иногда я думаю, что совершенно ничего не знаю; да и вообще, все, что я мог там почерпнуть, для американцев просто мизерно. С недавних пор у меня на родине кое-где открываются реформированные гимназии, там изучают современные языки и даже коммерческие дисциплины; когда я кончал народную школу, такого еще не было. Мой отец, правда, хотел, чтобы я изучал английский язык, но, во-первых, я в то время не предполагал, какая меня постигнет беда и как понадобится мне этот язык, во-вторых, гимназические уроки отнимали много времени, и для других занятий его уже не было... Я упоминаю обо всем этом, чтобы показать вам, как я завишу от дяди и сколь многим ему обязан. Вы безусловно согласитесь, что в такой ситуации для меня непозволительно даже в мелочах действовать вопреки его хотя бы и предполагаемому желанию. Вот почему, чтобы мало-мальски искупить огорчение, которое ему доставил, я должен немедля уехать домой.